Неточные совпадения
Стародум. Они в руках государя. Как скоро все видят, что без благонравия никто не может выйти в люди; что ни подлой выслугой и ни
за какие
деньги нельзя
купить того, чем награждается заслуга; что люди выбираются для мест, а не места похищаются людьми, — тогда всякий находит свою выгоду быть благонравным и всякий хорош становится.
— А на эти
деньги он бы накупил скота или землицу
купил бы
за бесценок и мужикам роздал бы внаймы, — с улыбкой докончил Левин, очевидно не раз уже сталкивавшийся с подобными расчетами. — И он составит себе состояние. А вы и я — только дай Бог нам свое удержать и детям оставить.
Думать в этом направлении пришлось недолго. Очень легко явилась простая мысль, что в мире купли-продажи только
деньги, большие
деньги, могут обеспечить свободу, только они позволят отойти в сторону из стада людей, каждый из которых бешено стремится к независимости
за счет других.
— Это — для гимназиста, милый мой. Он берет время как мерило оплаты труда — так? Но вот я третий год собираю материалы о музыкантах XVIII века, а столяр, при помощи машины, сделал
за эти годы шестнадцать тысяч стульев. Столяр — богат, даже если ему пришлось по гривеннику со стула, а — я? А я — нищеброд, рецензийки для газет пишу. Надо
за границу ехать —
денег нет. Даже книг
купить — не могу… Так-то, милый мой…
— На Урале группочка парнишек эксы устраивала и после удачного поручили одному из своих товарищей передать
деньги, несколько десятков тысяч, в Уфу, не то — серым, не то — седым, так называли они эсеров и эсдеков. А у парня — сапоги развалились, он взял из тысяч три целковых и
купил сапоги. Передал
деньги по адресу, сообщив, что три рубля — присвоил, вернулся к своим, а они его
за присвоение трешницы расстреляли. Дико? Правильно! Отличные ребята. Понимали, что революция — дело честное.
Пришел срок присылки
денег из деревни: Обломов отдал ей все. Она
выкупила жемчуг и заплатила проценты
за фермуар, серебро и мех, и опять готовила ему спаржу, рябчики, и только для виду пила с ним кофе. Жемчуг опять поступил на свое место.
«Слезами и сердцем, а не пером благодарю вас, милый, милый брат, — получил он ответ с той стороны, — не мне награждать
за это: небо наградит
за меня! Моя благодарность — пожатие руки и долгий, долгий взгляд признательности! Как обрадовался вашим подаркам бедный изгнанник! он все „смеется“ с радости и оделся в обновки. А из
денег сейчас же заплатил
за три месяца долгу хозяйке и отдал
за месяц вперед. И только на три рубля осмелился
купить сигар, которыми не лакомился давно, а это — его страсть…»
В то время в выздоравливавшем князе действительно, говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои
деньги на ветер:
за границей он стал
покупать совершенно ненужные, но ценные вещи, картины, вазы; дарить и жертвовать на Бог знает что большими кушами, даже на разные тамошние учреждения; у одного русского светского мота чуть не
купил за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение; наконец, действительно будто бы начал мечтать о браке.
Каких бы, кажется,
денег должно стоить это? а мы,
за пять,
за шесть долларов,
покупали целые связки таких орехов, как баранки.
— Землю, по-моему, — сказал он, — нельзя ни продавать ни
покупать, потому что если можно продавать ее, то те, у кого есть
деньги, скупят ее всю и тогда будут брать с тех, у кого нет земли, что хотят,
за право пользоваться землею. Будут брать
деньги за то, чтобы стоять на земле, — прибавил он, пользуясь аргументом Спенсера.
Он никогда не думал о том, что глаза могут ему изменить и
купить их нельзя будет уже ни
за какие
деньги.
Он бы легко мог на
деньги, вырученные им
за проданную дичь,
купить себе патронташ и суму, но ни разу даже не подумал о подобной покупке и продолжал заряжать свое ружье по-прежнему, возбуждая изумление зрителей искусством, с каким он избегал опасности просыпать или смешать дробь и порох.
Пока Ермолай ходил
за «простым» человеком, мне пришло в голову: не лучше ли мне самому съездить в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая; я послал его однажды в город
за покупками, он обещался исполнить все мои поручения в течение одного дня — и пропадал целую неделю, пропил все
деньги и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был в Туле барышник знакомый; я мог
купить у него лошадь на место охромевшего коренника.
По дороге я спросил гольда, что он думает делать с женьшенем. Дерсу сказал, что он хочет его продать и на вырученные
деньги купить патронов. Тогда я решил
купить у него женьшень и дать ему
денег больше, чем дали бы китайцы. Я высказал ему свои соображения, но результат получился совсем неожиданный. Дерсу тотчас полез
за пазуху и, подавая мне корень, сказал, что отдает его даром. Я отказался, но он начал настаивать. Мой отказ и удивил и обидел его.
На свои
деньги он не
покупал ничего подобного; «не имею права тратить
деньги на прихоть, без которой могу обойтись», — а ведь он воспитан был на роскошном столе и имел тонкий вкус, как видно было по его замечаниям о блюдах; когда он обедал у кого-нибудь
за чужим столом, он ел с удовольствием многие из блюд, от которых отказывал себе в своем столе, других не ел и
за чужим столом.
В Москве у матушки был свой крепостной фактотум, крестьянин Силантий Стрелков, который заведовал всеми ее делами: наблюдал
за крестьянами и дворовыми, ходившими по оброку, взыскивал с них дани, ходил по присутственным местам
за справками, вносил
деньги в опекунский совет,
покупал для деревни провизию и проч.
— Пей водку. Сам я не пью, а для пьяниц — держу. И
за водку
деньги плачу. Ты от откупщика даром ее получаешь, а я
покупаю. Дворянин я — оттого и веду себя благородно. А если бы я приказной строкой был, может быть, и я водку бы жрал да по кабакам бы христарадничал.
Крыштанович уверенным шагом повел меня мимо прежней нашей квартиры. Мы прошли мимо старой «фигуры» на шоссе и пошли прямо. В какой-то маленькой лавочке Крыштанович
купил две булки и кусок колбасы. Уверенность, с какой он делал эту покупку и расплачивался
за нее серебряными
деньгами, тоже импонировала мне: у меня только раз в жизни было пятнадцать копеек, и когда я шел с ними по улице, то мне казалось, что все знают об этой огромной сумме и кто-нибудь непременно затевает меня ограбить…
Многого, что делается в доме, Галактион, конечно, не знал. Оставшись без
денег, Серафима начала закладывать и продавать разные золотые безделушки, потом столовое серебро, платье и даже белье. Уследить
за ней было очень трудно. Харитина нарочно
покупала сама проклятую мадеру и ставила ее в буфет, но Серафима не прикасалась к ней.
— И своей фальшивой и привозные. Как-то наезжал ко мне по зиме один такой-то хахаль, предлагал
купить по триста рублей тысячу. «У вас, говорит, уйдут в степь
за настоящие»… Ну, я его, конечно, прогнал. Ступай, говорю, к степнякам, а мы этим самым товаром не торгуем… Есть, конечно, и из мучников всякие. А только
деньги дело наживное: как пришли так и ушли. Чего же это мы с тобой в сухую-то тары-бары разводим? Пьешь чай-то?
Я Максима — по лбу, я Варвару —
за косу, а он мне разумно говорит: «Боем дела не исправишь!» И она тоже: «Вы, говорит, сначала подумали бы, что делать, а драться — после!» Спрашиваю его: «Деньги-то у тебя есть?» — «Были, говорит, да я на них Варе кольцо
купил».
— Даст ему дед пятишницу, он на три рубля
купит, а на десять украдет, — невесело говорила она. — Любит воровать, баловник! Раз попробовал, — ладно вышло, а дома посмеялись, похвалили
за удачу, он и взял воровство в обычай. А дедушка смолоду бедности-горя до́сыта отведал — под старость жаден стал, ему
деньги дороже детей кровных, он рад даровщине! А Михайло с Яковом…
— Угодно пятьдесят рублев
за вашу мантилью! — протянул он вдруг
деньги девушке. Покамест та успела изумиться, пока еще собиралась понять, он уже всунул ей в руку пятидесятирублевую, снял мантилью с платком и накинул всё на плечи и на голову Настасье Филипповне. Слишком великолепный наряд ее бросался в глаза, остановил бы внимание в вагоне, и потом только поняла девушка, для чего у нее
купили, с таким для нее барышом, ее старую, ничего не стоившую рухлядь.
Наконец, в русскую крепостниковую голову П. зашла фантазия, что идиота можно научить уму в Швейцарии, — фантазия, впрочем, логическая: тунеядец и проприетер, естественно, мог вообразить, что
за деньги даже и ум на рынке можно
купить, тем более в Швейцарии.
Зато другому слуху он невольно верил и боялся его до кошмара: он слышал
за верное, что Настасья Филипповна будто бы в высшей степени знает, что Ганя женится только на
деньгах, что у Гани душа черная, алчная, нетерпеливая, завистливая и необъятно, непропорционально ни с чем самолюбивая; что Ганя хотя и действительно страстно добивался победы над Настасьей Филипповной прежде, но когда оба друга решились эксплуатировать эту страсть, начинавшуюся с обеих сторон, в свою пользу, и
купить Ганю продажей ему Настасьи Филипповны в законные жены, то он возненавидел ее как свой кошмар.
Я и теперь тебя
за деньги приехал всего
купить, ты не смотри, что я в таких сапогах вошел, у меня
денег, брат, много, всего тебя и со всем твоим живьем
куплю… захочу, всех вас
куплю!
— Пали и до нас слухи, как она огребает деньги-то, — завистливо говорила Марья, испытующе глядя на сестру. — Тоже, подумаешь, счастье людям… Мы вон
за богатых слывем, а в другой раз гроша расколотого в дому нет. Тятенька-то не расщедрится… В обрез
купит всего сам, а
денег ни-ни. Так бьемся, так бьемся… Иголки не на что
купить.
А то, что он
покупал меня
за деньги, — разве это простительно?
— Нет, странная ты девушка, право, странная. От гостей ты всегда имеешь больше, чем мы все. Дура, чем копить
деньги, на что ты их тратишь? Духи
покупаешь по семи рублей
за склянку. Кому это нужно? Вот теперь набрала на пятнадцать рублей шелку. Это ведь ты Сеньке своему?
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну
за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие
деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад,
за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и
денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или
покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из
денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей
за то.
Вот она как стала выздоравливать, то и начала мне опять рассказывать, как она прежде жила… тут и про Азорку рассказала, потому что раз где-то на реке,
за городом, мальчишки тащили Азорку на веревке топить, а мамаша дала им
денег и
купила у них Азорку.
На Толкучем можно было очень дешево
купить хорошенькое и простенькое платьице. Беда была в том, что у меня в ту минуту почти совсем не было
денег. Но я еще накануне, ложась спать, решил отправиться сегодня в одно место, где была надежда достать их, и как раз приходилось идти в ту самую сторону, где Толкучий. Я взял шляпу. Елена пристально следила
за мной, как будто чего-то ждала.
Нужно уничтожать того, кто мешает ходу жизни, кто продает людей
за деньги, чтобы
купить на них покой или почет себе.
А мне, ваше благородие, только всего и денег-то надобно, что
за полведра заплатить следует… Вот и стал мне будто лукавый в ухо шептать."Стой, кричу, дядя, подвези до правленья!"А сам, знашь, и камешок
за пазуху спрятал… Сели мы это вдвоем на телегу: он впереди, а я сзади, и все у меня из головы не выходит, что будь у меня рубль семьдесят, отдай мне он их, заместо того чтоб водки
купить, не нужно бы и в бурлаки идти…
Та опять не отвечает, а князь и ну расписывать, — что: «Я, говорит, суконную фабрику
покупаю, но у меня
денег ни гроша нет, а если
куплю ее, то я буду миллионер, я, говорит, все переделаю, все старое уничтожу и выброшу, и начну яркие сукна делать да азиатам в Нижний продавать. Из самой гадости, говорит, вытку, да ярко выкрашу, и все пойдет, и большие
деньги наживу, а теперь мне только двадцать тысяч на задаток
за фабрику нужно». Евгенья Семеновна говорит...
— Пятнадцать! — закричал Костяков, всплеснув руками, — вот мошенники! анафемы! ездят сюда надувать нас, обирать
деньги. Дармоеды проклятые! Не ездите, Александр Федорыч, плюньте! Добро бы вещь какая-нибудь: взял бы домой, на стол поставил или съел; а то послушал только, да и на: плати пятнадцать рублев!
За пятнадцать рублев можно жеребенка
купить.
Десять рублей — это была огромная, сказочная сумма. Таких больших
денег Александров никогда еще не держал в своих руках, и он с ними распорядился чрезвычайно быстро:
за шесть рублей он
купил маме шевровые ботинки, о которых она, отказывавшая себе во всем, частенько мечтала как о невозможном чуде. Он взял для нее самый маленький дамский размер, и то потом старушке пришлось самой сходить в магазин переменить купленные ботинки на недомерок. Ноги ее были чрезвычайно малы.
Затем провез его к портному, платья ему
купил полный комплект, нанял ему квартиру через два дома от редакции, подписал обязательство платить
за его помещение и, вернувшись с ним к себе домой, выдал ему две книжки для забора товара в мясной и в колониальных лавках, условившись с ним таким образом, что половина заработанных им
денег будет идти в погашение этого забора, а остальная половина будет выдаваться ему на руки.
У Н.И. Пастухова осталась еще с молодых лет боязнь всякого начальства, и каждому власть имущему он старался угодить всеми возможными способами, давая всякому, кому только можно, взятки: кому
денег даст взаймы без отдачи, у кого ненужную лошадь
купит. И у главного московского цензора Назаревского
купил две дачи в Пушкине
за несуразно дорогую цену.
Маланья, не получившая от родителя ни копейки из
денег, данных ему Ченцовым, и даже прибитая отцом, задумала
за все это отомстить Аксинье и барину, ради чего она набрала целое лукошко красной морошки и отправилась продавать ее в Синьково, и так как Екатерина Петровна, мелочно-скупая, подобно покойному Петру Григорьичу, в хозяйстве, имела обыкновение сама
покупать у приходящих крестьянок ягоды, то Маланья, вероятно, слышавшая об этом, смело и нагло вошла в девичью и потребовала, чтобы к ней вызвали барыню.
Хотя мы и обещали Пантелею Егорычу, при первой возможности, отправиться дальше, но пароход не приходил, и мы поневоле должны были остаться в Корчеве. По возвращении на постоялый двор мы узнали, что Разноцветов где-то
купил,
за недоимку, корову и расторговался говядиной. Часть туши он уступил нам и сварил отличные щи, остальное — продал на сторону. А на вырученные
деньги накупил патентов.
Между прочим, они научили меня, что должно иметь свой чай, что не худо мне завести и чайник, а покамест достали мне на подержание чужой и рекомендовали мне кашевара, говоря, что копеек
за тридцать в месяц он будет стряпать мне что угодно, если я пожелаю есть особо и
покупать себе провиант… Разумеется, они заняли у меня
денег, и каждый из них в один первый день приходил занимать раза по три.
Где-нибудь вне острога существует такой человек — из солдат, из мещан, иногда даже девка, — который на
деньги антрепренера и
за известную премию, сравнительно очень немалую,
покупает в кабаке вино и скрывает его где-нибудь в укромном местечке, куда арестанты приходят на работу.
Матвей нанял комнату рядом с Ниловым, обедать они ходили вместе в ресторан. Матвей не говорил ничего, но ему казалось, что обедать в ресторане — чистое безумие, и он все подумывал о том, что он устроится со временем поскромнее. Когда пришел первый расчет, он удивился, увидя, что
за расходами у него осталось еще довольно
денег. Он их припрятал,
купив только смену белья.
— Надо, брат, достать. Поедешь в Воргород
за товаром, я тебе дам
денег, ты и
купи, которые посолидней. Спроси там кого-нибудь — какие лучше…
«Молодой, красивый, — думал Матвей Савельев, закрыв глаза и притворяясь, будто уснул, — ему бы
за девицами ухаживать, на гармонии играть, а он живёт монахом,
деньги не тратит, сапожонки худые и даже праздничной одёжи нет, не
покупает. Скучный какой-то, всех готов осудить. Живёт в углу. Плохие люди везде на улицах шумят, а кто получше — в уголок прячется».
Оленин послал денщика
за пряниками и медом; и так ему вдруг гадко показалось давать
деньги, будто он подкупал кого-то, что он ничего определенного не ответил на вопрос денщика: «сколько
купить мятных, сколько медовых?»
— Сейчас начнется! — шепнул он нам. Перегоняет парочку и предлагает
купить цветы. Парочка остановилась у самых ворот. Далматов дает
деньги, оба исчезают
за загородкой. Мы стоим у забора. Стрельская чихает и смеется. Что-то говорят, но слов не слышно. Наконец, зверски начинает чихать Далматов, раз, два, три…
Пошли. Отец заставил меня снять кобылку. Я запрятал ее под диван и вышел в одной рубахе. В магазине готового платья
купил поддевку, но отцу я заплатить не позволил — у меня было около ста рублей
денег. Закусив, мы поехали на пароход «Велизарий», который уже дал первый свисток.
За полчаса перед тем ушел «Самолет».
Восмибратов. Это и малый ребенок поймет. Лес я у вас
купил,
деньги вам отдал, вы мне расписочку дали; значит, лес мой, а
деньги ваши. Теперь поклон, да и вон. Прощенья просим! (Уходит;
за ним Петр.)